театр. При вербовке она попробовала было сослаться на свою расшатанную нервную систему, что все забывает, в том числе и антисоветские анекдоты, а они ей: «Мы вам нервишки подлечим, путевочку в санаторий устроим. Это мы мигом». Они устроят…
Тем не менее Галине Павловне пришлось пару раз в «Метрополе» что-то там «сообщить» — какую-то сущую ерунду, о чем она пишет в своих мемуарах. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не помощь высокопоставленного поклонника — Булганина. Она ему пожаловалась, и от нее сразу отстали. А от других не отстали…
Но не хочется заканчивать главу на грустной ноте. Как бы ни отличались «Националь» и «Метрополь» друг от друга, было у них нечто общее — не пускали туда не только без галстука, но и без пиджака. Георгий Данелия рассказывал, как в 1961 году он приехал в «Метрополь» в рубашке. Лишь помощь случайного знакомого — младшего лейтенанта Советской армии, отдавшего ему свой китель, позволила кинорежиссеру преодолеть запрет швейцара. Лейтенант был значительно выше его, потому китель доставал Данелии до колен, на ногах — кирзовые сапоги. Но его пустили. Что же до богемных персонажей — есть среди них один, ошивавшийся и в «Национале», и в «Метрополе», разговор о нем в следующей главе…
Глава девятая.
Поэт Чудаков и художник Зверев — les enfant terrible московской богемы
Когда лист упадет с дерева,
Помяните меня, Зверева…
Анатолий Зверев
Тунеядец, паразит и поэт — Лечение в психушке как орден Ленина — Наш московский Бродский — Как Чудаков «клеил» девушек — Лев Прыгунов и диван с клопами — Знаменитая стена с женскими ногами — Берегите книги от Чудакова! — «В Министерстве Осенних Финансов / Черный Лебедь кричит на пруду» — Зверев: я вырос на советской помойке, спасибо ей! — Зверев и Немухин — Зверев и милиция — Патологическая брезгливость как свойство шизофреника — Рубаха наизнанку — Его учителя — «Зверь» в Сокольниках — Зверев и Румнев — Грек Георгий Костаки — Как он работал — Композитор Андрей Волконский — Экспрессионист Владимир Яковлев, слепой художник — «Зверолюб» Игорь Маркевич — Мода на Зверева — Сколько ему платили — Как рисовать пеплом и творогом — «Детуля, хочешь я тебя напишу? У тебя лицо строительницы коммунизьма» — Последняя любовь: старушка Оксана Асеева — «Я тебе кефир подарю!» — «Да кто я в этой стране? Никто! А на Западе меня гением считают!» — Свиблово-Гиблово
Две наиболее характерные фигуры советской богемы хрущевско-брежневской поры вынесены в название этой главы. Официально их как будто не было, но знали их все. Более того, после их смерти друзей у них оказалось еще больше, чем могло быть — прямо как в истории с тем ленинским бревном. И что самое интересное — если образом жизни они были очень похожи друг на друга, то характерами совершенно разнились. Да что говорить — Чудаков жил на элитном Кутузовском проспекте (почти напротив бровеносца Леонида Ильича), в чиновничьем доме 33, а Зверев вообще нигде не жил, а точнее — везде, где придется. Но без этих двоих представить московскую богему просто невозможно.
Поэт Сергей Чудаков — культовая фигура московского литературного андеграунда 1960–1980-х годов. Биография его невнятна. То, что он родился в 1937 году, это факт, но вот где — в Москве ли, в Магадане, точно неизвестно. Отец его вроде как лагерный вертухай, а может, генерал-майор госбезопасности (или и то и другое — вертухай, сделавший генеральскую карьеру). В школе Чудаков учился хорошо. Будущий министр культуры РФ Евгений Сидоров впервые увидел Чудакова на вступительных экзаменах в МГУ на Моховой в 1955 году и был сражен его интеллектом: «Надо было (без блата) набрать 25 баллов из двадцати пяти. Он набрал, я — нет, и сошел с дистанции. Я получил тройку по географии — не знал, как образуются пассаты и муссоны. Сергей знал все. На вступительном экзамене по истории мы случайно оказались рядом, и я завороженно слушал его рассказ про Сталинградскую битву, про генерала Родимцева, о том, как было, кто где стоял, он пел совершенно неземным голосом эту историческую — правду, неправду — неизвестно, совершенно как Орфей. Как Орфей в аду. Заслушались все, кто оказался в аудитории, включая экзаменующую меня аспирантку. Чудаков сыпал такими деталями, которые и не снились составителям учебников, даже не предчувствующим совсем близкого XX съезда КПСС». Но с факультета журналистики МГУ Чудакова в итоге поперли в 1956-м, за что — опять же толком неясно. Если верить выписке из приказа, «за систематическую дезорганизаторскую деятельность на курсе и в группе, за плохое поведение на лекциях и практических занятиях». В армии пацифист Чудаков служить и не думал, и она тоже его принимать в свои ряды не хотела, выдав ему белый билет по причине «временных невротических явлений». Так начиналась слава Чудакова…
Заманят заплатят поставят к стене
Мочитесь и жалуйтесь богу
О брат мой попробуй увидеть во мне
Убийцу и труп понемногу[21].
Свободный художник Чудаков постепенно обрастал всеми необходимыми для богемного персонажа атрибутами. Немножечко сдвинутый в глазах общественности, тунеядец и паразит — ну чем не наш, московский Бродский? Жаль только, что рядом с ним не нашлось своей Ахматовой. К тому же в 1961 году Чудаков был временно выслан из Москвы по указу «Об усилении борьбы с лицами (бездельниками, тунеядцами, паразитами), уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни». Это еще один боевой орден к героической биографии. Жил он в загаженной клопами и тараканами коммуналке на Кутузовском с полубезумной матерью, курящей одну сигарету за другой. Постоянного заработка у него не было, он перебивался журналистским трудом в «Московском комсомольце», писал рецензии, статьи на злобу дня, печатался с попеременным успехом, называя себя «псевдонимщиком и негром»; строчил и за других, получая от них копейки гонорара. Вместе с тем его рецензии ценились творцами — Андреем Тарковским, Анатолием Эфросом, утверждавшим, что Чудаков лучше всех написал о его спектакле «Друг мой, Колька!» в Центральном детском театре. «Существует особенный вид художественной удачи, когда произведение перерастает свою ближайшую цель. Эмигрант Данте писал памфлет против своих политических врагов, а сборщик податей Сервантес — пародию на рыцарские романы. Но получили мы неизмеримо большее…» — из рецензии от 7 февраля 1960 года.
Вероятно, в психбольнице, куда его отправили на принудительное лечение в 1974 году, жизненный путь Чудакова знали куда лучше. Так он и существовал, периодически возвращаясь с воли в психушку и обратно. Хотя некоторые граждане воспринимают окружающую
